Поддерживай близких тебе людей, шепчи им на ухо, как они тебе нужны, люби их и обращайся с ними бережно, найди время для того, чтобы сказать: “мне жаль”, “прости меня”, “пожалуйста и спасибо” и все те слова любви, которые ты знаешь. Никто не запомнит тебя за твои мысли. 

Габриэль Гарсиа Маркес

Кто из вас в своей жизни хоть раз пилил опилки? Конечно, никто не может пилить опилки. Они уже напилены. То же самое с прошлым. Когда вы начинаете беспокоиться о вещах, которые уже прошли, вы занимаетесь тем, что пилите опилки.

 Дейл Карнеги

Мы были очень разные. Мы читали разные книжки, носили под сердцем разные страхи и видели разные сны. Но пока мы были рядом, это не имело никакого значения. Вместе нам было хорошо. Такой почти необъяснимый, почти физиологический кайф: увидим друг дружку, и как пьяные. Так весело, как нам, вряд ли было хоть кому-то во всем городе. Мы ржали практически все время, по любому поводу и без таковых - просто от избытка жизненных сил.

Макс Фрай

Ошибок не бывает. События, которые мы притягиваем в нашу жизнь, какими бы неприятными для нас они ни были, необходимы для того, чтобы мы научились тому, чему должны научиться. Каким бы ни был наш последующий шаг, он нужен для того, чтобы достичь того места, куда мы выбрали путь. 

Ричард Бах "Мост через вечность"

Однажды Самуил Яковлевич сказал мне: 
– Чтобы не ошибиться в людях, знайте, что у каждого человека два возраста. Один – тот, в котором он находится. А другой – детский возраст, соответствующий его характеру. Вот вам, например, двенадцать лет. А сколько вы дадите мне? 
– Года четыре, Самуил Яковлевич. 
– Примерно так… 

Валентин Берестов о Самуиле Маршаке

Чехов всегда относился к животным как к людям. Однажды с острова Цейлон он привез трех мангусов, имеющих очень непростой характер: одного из них он прозвал «сволочью», другого – именем нелюбимого им бездарного драматурга, а третьего называл по фамилии одной надоедливой актрисы, играющей в пьесе Чехова. 

Вместе с подмосковным имением Мелихово семье Чеховых достаются дворовые собаки, а также их щенки, прозванные Мюр и Мерилиз (фамилии владельцев известного магазина в Москве, – это как сейчас назвать собак Дольче и Габбана). 

Вскоре у Чехова появились два щенка таксы (один из них на фото). Они быстро освоились на новом месте и стали хозяйничать в доме. На другое же утро из прихожей исчезли все калоши. Ночью они были растасканы щенками по всем комнатам дома. 

Им были даны имена БРОМ и ХИНА. А когда они подросли и стали солидными и толстенькими, Антон Павлович прибавил им ещё и отчества – Хина Марковна и Бром Исаевич – и дал им следующие характеристики: «Хина М. – отличается неподвижностью и тучностью. Ленива и ехидна. Бром И. – отличается резвостью и ненавистью к Белолобому. Благороден и искренен». 

Антон Павлович очень любил этих ласковых собачек и часто вёл с ними уморительные разговоры. Каждый вечер Хина подходила к нему, клала ему на колени лапы и жалостливо смотрела в глаза. Писатель оборачивал длинные уши вокруг морды собаки и кончики сжимал под «подбородком». Из Хины получалась старушка в платке. Чехов, глядя на неё с состраданием, говорил смешным старушечьим голосом: «Хина Марковна! Вам бы лечь в больницу! Вам-ба там-ба полегчало ба-б...» В другой раз он, показывая на длинное распластанное тело Хины, с животом, почти касающимся земли, с коротенькими лапками, вдруг с серьёзным видом начинал уверять, что эта порода собак произошла от скрещивания простой дворняжки с крокодилом. Как-то Бром стал проявлять знаки внимания к одной из дворняжек. Чехов стал вести с ним «серьёзный разговор», упрекая его, как же это так он «влюбился в мадемуазель Лерилиз» и заставляет страдать свою супругу Хину Марковну. 

Еще у Чехова имелись лайки и любимый кот Федор Тимофеевич, в честь которого был назван кот из рассказа «Каштанка».

1.


2.

 

Красиво признаться женщине в любви, попивая шикарное вино на берегу озера без нее - это так по-ремарковски: 

"Пылкая моя, сегодня ночью я достал из погреба в скале самую лучшую бутылку «Штайнбергер кабинет» урожая 1911 года — из прусских казенных имений, элитное вино из отборного предзимнего винограда. С бутылкой и с собаками я спустился к озеру, взбаламученному и вспенившемуся; и перед собаками, и перед озером, и перед ветром, и перед Орионом я держал речь, состоявшую из считанных слов, — и тут собаки залаяли; они лаяли, а озеро накатило белый вал, поднялся ветер, и мы ощутили на себе его сильные порывы, Орион замерцал, словно брошь девы Марии, и бутылка, описав дугу, полетела сквозь ночь в воду, как приношение богам за то, что несколько лет назад они в этот день подарили мне тебя". 

"Скажи, что я тебя люблю" (Письма Ремарка Марлен Дитрих)

Однажды Михаил Булгаков встретился с Антуаном де Сент-Экзюпери. Дело было так. Весной 1935 года в качестве корреспондента Сент-Экзюпери посетил СССР. Волею судеб он был приглашен на первомайскую встречу, где одним из гостей был также и Булгаков, который, конечно, не знал французского писателя. Не знала его и жена Михаила Афанасьевича, описавшая день встречи в своем дневнике следующим образом: 

"Мы днем высыпались, а вечером, когда приехала машина, поехали кругом через набережную и центр посмотреть иллюминацию. У Уайли было человек 30, среди них турецкий посол, какой-то французский писатель, только что приехавший в Союз, и, конечно, Штейгер."

Жизнь Маяковского в шляпах.

«Нежность моя, счастие мое, какие слова мне тебе написать? Как странно, что, хотя дело моей жизни – движенье пера по бумаге, я не умею тебе сказать сейчас, как люблю, как жажду тебя… Такой трепет – и такой дивный покой: тающие, налитые солнцем облака, – громады счастия. И я плыву с тобой, в тебе, пламенею и сливаюсь, и вся жизнь с тобой – как движенья облаков, – воздушные, тихие выпады их и легкость и плавность и райское разнообразие в очертаниях, в оттенках, – любовь моя необъяснимая. И я не могу выразить эти перистые, эти кучевые ощущенья».

Из письма Владимира Набокова к Вере Набоковой. 

Беседа в «Привале рыболова» вертелась вокруг искусства, и кто-то спросил, стоит ли смотреть фильм «Прекрасная Вера, или Превратности судьбы», который шел в «Нежных грезах».

— Конечно, стоит, — сказала мисс Постлвейт, наша милая и бойкая барменша, посещавшая все премьеры. — Там сумасшедший профессор хочет превратить одну девицу в краба.

— Превратить в краба? — удивились мы.

— Да. Он собрал кучу крабов, растолок, выварил какой-то гормон и собирался впрыснуть ей в спинной мозг, но тут ворвался Джек Фробишер. Сами понимаете! Ее зовут Вера Далримпл.

— А зачем он…

— Ну, кто захочет, чтобы любимую девушку превратили в краба!

— Нет, профессор. Зачем он это все затеял?

— Рассердился на нее за что-то.

Мы подумали и решили, что это вполне возможно. Но один из нас покачал головой.

— Ерунда, — сказал он. — Такого не бывает.

— Простите, — вмешался другой, и мы заметили, что с нами — сам мистер Маллинер.

— Простите, что вмешиваюсь, — продолжал он, — но я

Владимир Набоков помимо писательства умел не только боксировать и описывать бабочек. Он мастерски терроризировал своих студентов, слушающих лекции по истории европейской литературы. 

Набоков заставлял студентов всегда сидеть на одних и тех же местах. Перед лекцией он объявлял, что у него запрещается «разговаривать, курить, вязать, читать газеты, спать». Материалы для своего курса Набоков выбирал достаточно странно: некоторых писателей, включенных в него, он просто ненавидел. Пожалуй, с такой же неприязнью, как к Достоевскому, Набоков относился только к Фрейду, которого иначе как венским шарлатаном не называл. Бывало, что кто-то из студентов показательно вставал и уходил с лекции, услышав, что Томас Манн или Рильке – литературные ничтожества. 

Он постоянно рисовал что-то, что надо было запоминать: схему поединка Ленского и Онегина, планировку квартиры Грегора Замзы, план вагона Анны Карениной; требовал досконального знания текстов. Короче говоря, у студента, не ответившего на вопрос, какие обои были в спальне Каренина, не было шансов сдать 

"Однажды, встретившись со мною в парке, Вагнер [профессор, гостивший у семьи Достоевских] сказал мне: 

– Ну, и удивил же меня вчера Федор Михайлович! 

– Чем это? – полюбопытствовала я. 

– Вечером, гуляя, я хотел зайти к вам и на самом перекрестке встречаю вашего мужа и спрашиваю: "Вы идете на прогулку, Федор Михайлович?" 
– Нет, не на прогулку, я иду по делу. 
– А можно мне с вами? 
– Идите, если хотите, – ответил он неприветливо. 
Вид его мне показался озабоченным, видимо, ему не хотелось поддерживать разговор. Дошли до первого перекрестка. Тут навстречу попалась какая–то баба, и Федор Михайлович спросил ее: 
– Тетка, ты не повстречала ли бурой коровы? 
– Нет, батюшка, не встречала, – ответила та. 
Вопрос о бурой корове показался мне странным, и я приписал его народному поверью, по которому по первой возвращающейся с поля корове можно судить о завтрашней погоде, и подумал, что Федор Михаилович с целью узнать о погоде на завтра осведомляется о корове. Но когда прошли еще квартал и встретившемуся мальчику Федор Михайлович повторил тот же вопрос, я не выдержал и спросил: 
– Да на что вам, Федор Михайлович, понадобилась бурая корова? 
– Как на что? Я ее ищу. 
– Ищете? – удивился я. 
– Ну, да, ищу нашу корову. Она не вернулась с поля. Все домашние пошли ее разыскивать, и я тоже ищу. 
Тут только я понял, почему Федор Михайлович так пристально всматривался в канавы по сторонам улицы и был так рассеян. 

– Что же вас так удивило? – спросила я Вагнера. 

– Да как же, – отвечал он, – великий художник слова, ум и фантазия которого всегда заняты идеями высшего порядка, и он бродит по улице, разыскивая какую–то бурую корову. 

– Очевидно, вы не знаете, – сказала я, – что Федор Михайлович не только талантливый писатель, но и нежнейший семьянин, для которого все происходящее в доме имеет большое значение". 


Из воспоминаний жены Достоевского, Анны Григорьевны.

Я иногда задумываюсь, по каким признакам я определяю "своих". Кого я склонен определять как "социально близких"? В результате вся сумма перебираемых мною признаков сводится к простой формуле: наиболее "своими" я считаю тех, кому смешно или не смешно то же самое, что и мне. "Свои" - это те, с кем мне не надо всякий раз заново заключать культурные конвенции. Это те, для кого представления о стиле и пошлости если не одинаковы, то взаимопонятны. Это те, кому не надо ничего объяснять, с ними достаточно переглянуться. Это скорее всего не универсально. Но это надёжно. 

Лев Рубинштейн

Как-то раз юный Пушкин приехал в гости и застал там не только своего друга Алексея Вульфа, но и его двоюродную сестру. Это чудное мгновенье он запомнил навсегда, потому что двоюродную сестру звали Анна Петровна Керн. 

За ужином Пушкин уселся с братом красавицы и старался обратить на себя ее внимание всяческими подкатами вроде: «Est-il permis d’être aussi jolie» («И кто это ей разрешил быть такой красивой?..»). Далее – со слов самой Анны: 

«Завязался между ними шутливый разговор о том, кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадет в рай. Пушкин сказал брату: «Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у m-me Керн, хотела ли бы она попасть в ад?» Я отвечала очень серьезно и несколько сухо, что в ад не желаю. «Ну, как же ты теперь, Пушкин?» – спросил брат. – «Je me ravise ("Передумал") ответил поэт, – я в ад не хочу, хотя там и будут хорошенькие женщины»…» 

По воспоминаниям Анны Петровны Керн

Однажды ранним летним утром 1924 года Сергей Есенин разбудил фотографа, приволок его в Лицейский сад, пока там еще никого не было, сел рядом с Пушкиным на скамейку, обнял поэта за плечо да задорно сказал: "Снимай меня с Сашей. Мы — друзья". Эта забавная встреча Сергея Александровича и Александра Сергеевича была запечатлена фотографом, да вот только сама фотокарточка, увы, не сохранилась. 

Зато сохранилась другая. Тем же летом компания интеллигентных хулиганов забралась на памятник Пушкину, чтобы сфотографироваться. В их числе были Сергей Есенин, его друг и поэт Вольф Эрлих (между Пушкиным и Есениным), а также несколько студентов сельскохозяйственного института. По одежде студентов ясно, что парни с разных факультетов.